Егор Летов. От спонтанности к смыслу

Десятого сентября 1964 года, в Омске, родился Егор Летов. Вряд ли для кого-то неизвестно это имя. Так или иначе,  его знают все: будь то поклонники баттлов и рэпа, будь то профессура, скучающая на кафедрах.

Но знать – не значит понимать. Зачастую творчество Летова остается закрытым даже для его фанатов. Так, например, подростковая публика ищет в нем выплеск пубертата. Ее привлекают натуралистические метафоры, мат и деструктивная музыка, которую автор называет индустриальной, то есть вбирающей в себя звуки цивилизации: скрежет, ор, грохот. Вспомнить хотя бы песню «Винтовка – это праздник», в которой и через исполнение, и через текст передается эмоция отвращения:

Люди сатанеют, умирают, превращаясь

В пушечное мясо, концентрат, нефть

Зловонные траншеи, пищевые отходы,

Идеальные примеры - сперму, газ и дерьмо.

Существует, конечно, и другое восприятие: Летов – певец анархии и всемирной революции. Обе линии ущербны в своей ограниченности. В них, как правило, не берется в расчет путь художника, те предпосылки, которые предшествовали творчеству. А они достаточно отчетливо проговорены в многочисленных интервью музыканта.

Первое, что поражает, когда слушаешь или читаешь высказывания Летова по поводу творчества, это тот культурный контекст, в который он тебя погружает. Вот хотя бы небольшой список авторов, которые упоминаются Летовым: Н.А. Бердяев, В.В. Розанов, Л.И. Шестов, Мартин Хайдеггер, Альберт Камю, Жан-Поль Сартр, Габриэль Гарсиа Маркес и другие. Широкий круг читательских интересов лидера «Гражданской обороны» отражается и на текстах песен, которые изобилуют цитатами. В них есть и «кровавые мальчики» из «Бориса Годунова» А.С. Пушкина, и «посторонний» из Камю.

Как песенные тексты Летова нельзя воспринимать вне культуры, так и его эпатирующие идеи нельзя трактовать только с идеологической стороны. Та же анархия для музыканта не столько социальное понятие, сколько духовное, своего рода - постмодернистская чувствительность. Именно поэтому «анархия – это мироустройство, которое лишь на одного». Она противостоит идеологии, догматизму, целью которых является упрощение непостижимо многомерной реальности. Анархия – это бунт против конформизма и косности, это форма крайнего индивидуализма. Поэтому о главной своей задаче в творчестве Летов говорит так: «То, что делает «ГО» («Гражданская оборона» - прим. автора), — это иррациональный бунт!».

В этом контексте значимо пребывание Летова в психиатрической больнице с 8 декабря 1985 по 7 марта 1986 года. Именно там он испытает все прелести советской карательной медицины. Там же приобретет опыт выхода из собственного тела и найдет способ борьбы с безумием – творчество. В одном из интервью Летов говорит, что в тот момент, когда он понял, что смерть уже рядом, к нему пришло осознание, что Я человека не поддается разрушению. Он вспоминает, что стоял рядом с самим собой и видел себя со стороны. И в этот момент он был свободен.

Борясь с безумием через творчество, Летов пишет стихи, которые даже в первом приближении, производят впечатление спонтанности, мозаичности, абсолютной расчлененности объектов, доходящей до  абсурдности. Этот метод восходит к литературному авангарду начала XX века. Неслучайно в числе любимых авторов музыкант называет А.Введенского и А.Крученых.

В своем творчестве Летов не стремится к рациональности, смыслы образуются помимо нее, на каком-то интуитивном уровне. Это возвращает поэзии ее первоначальную, мистико-ритуальную функцию.  Летов поступает с языком так, как с ним поступает ребенок или архаический человек: он доверяет слову, оно для него не потеряло смысл, не стало штампом. В памяти любого абстрактного выражения содержится либо мифологема, либо быть. В процессе своего существования эти смыслы ослабевают. Летов обновляет их, возвращает и миру, и человеку метафору.

Однако эстетика авангарда для Летова – это не просто набор приемов. Это – онтология. Почти все элементы в текстах музыканта подвижны, восприятие пространства неустойчиво, течение времени иллюзорно, границы тела смещены:

Словно после тяжёлой и долгой болезни

Я вышел под серым уютным дождём

Прохожие лепят меня как хотят.

Здесь значим мотив телесности. Через нее ощущается окружающий мир, только при ее наличии он значим. Поэзия Летова во многом архаична, в ней он обращается к универсалиям коллективного бессознательного. Когда смотришь его концерты, возникает ощущение, что ты видишь какое-то языческое богослужение с неистовым заклинанием припева или куплета:

Тело стремится к Праматери

Помоги ему уйти поглубже

Все мы растём вовнутрь земли.

Как в мифологическом мышлении, Я человека тождественно миру, так и в поэзии Летова, тело – это пластилин (регулярное сравнение), на который воздействует агрессивная окружающая среда. Тело здесь как бы берет на себя пространственные характеристики, пространство же вбирает телесные.

Сквозь словосочетание «серый уютный дождь» проступает пассивность мира. Он становится болезненно-активным только при появлении человека. Жан-Поль Сартр как-то сформулировал: «Ад – это другие». Другие, которые «лепят меня как хотят».

Тело человека заполняет собою мир, и мир приобретает его черты. На языковом уровне это реализуется через неожиданные эпитеты по отношению к предмету, эпитеты, которые чаще всего применимы только к человеку: «Где гудит голодный месяц / в меховом вечернем небе»; «Трогательным ножичком пытать свою плоть»; «На беззащитной дороге / мерзлая кровь / тает». Предметы здесь, будто невинные дети, которые не ведают, что происходит, они непорочны. Но непорочны лишь до тех пор, пока находятся в первородном, непроявленном состоянии.

Как предметный мир способен приобретать черты человеческого тела, так тело способно приобретать черты предмета. Предмет очеловечивается, тело опредмечивается: «И сердце мое словно тусклая пыльная лампочка / в коммунальном промозглом сортире»; «У вас лица, словно гороховый суп / У вас жизнь, как промасленная бумага / У вас мечты, как выстиранные пододеяльники / У вас мир, как противогаз». Получается, чтобы познать мир человеку необходимо наложить на него характеристики своей же физиологии. И наоборот: познание самого себя происходит через сопоставление с миром.

Все начинается телом и им же заканчивается. Поэтому основным мотивом в поэзии Летова становится мотив замкнутого, гниющего пространства, где тело – это «мясистая хатка, в которой пропадает и догнивает душа». Выход же из «хатки» – это либо безумие, либо смерть. И в первом, и во втором случае человеческое Я (душа) обретает целостность и свободу:

Наконец что-то с шипом взорвалось

В середине тщедушного тела.

…по красному полю

рассветному полю

по пояс в траве

она побежала

она побежала

побежала — побежала — побежала.

Вообще, предсмертное состояние в поэзии Летова описывается удивительно детально. В момент смерти тело, оставленное душой, тоже возвращает себе свою целостность, становится частью предметного мира. Но, при ее возвращении, оно теряет свои социальные характеристики, от них остается только «ощущение»:

В луже кровавого оптимизма

Валяется ощущение человека

в телогрейке.

Весело и великодушно

Разбегаются в разные стороны

Его пальцы, погоны, карманы...

Вечер поднялся.

Стемнело.

Через эти строки проглядывает мифологема тьмы и света. Свет – бытийное состояние, тьма – предбытийное, хаотическое. Жизнь человека расценивается, как вспышка, после нее все погружается во мрак. Со смертью тела уничтожается весь мир. Более того, само тело становится миром, оно как бы заполняет его целиком, становится ему мифологически тождественным.  Именно в этом, кстати, смысл летовской фразы: «Покончить с собой – уничтожить весь мир».

Наиболее ярко это представлено в песне «И снова темно». Как и многие тексты Летова, текст этой песни мозаичен. Он состоит из разрозненных эпизодов исторической и частной жизни: от Сталина, который «миллионы давил», до Гришки, который «в туалете дрочил». В перспективе света-тьмы нет никакой разницы между глобальным и частным деянием человека, потому что с угасанием света наступает хаос.

Последний куплет этой песни заканчивается «ветром перемен», но припев не оставляет никакой надежды, все поглощается тьмой. Время в песне затвердело, в нем нет ни перспективы, ни выбора. Каждый из ее героев не выбирает свою судьбу, судьба каждого бессмысленна в перспективе грядущей темноты. Если там и есть какой-либо выбор, то это выбор «влезть на табуретку».

Спонтанная поэзия Летова во многом фольклорна. Он будто бы создает новый эпос. Такова природа интуитивного творчества, в нем помимо воли автора проступают древнейшие архетипы. Язык Летова – это язык обновления, язык очищения. Поэт постоянно использует устоявшиеся выражения – агитки, поговорки, но подвергает их деконструкции, ища на ощупь новые языковые связи, новые смыслы.

На первый план выходит карнавал, с его перевернутым, вывернутым наизнанку взглядом: на месте лица – задница, на месте правого – левое, на месте неба – яма и т.д. Один из основных текстов в творчестве поэта - «Русское поле экспериментов», полностью карнавален, потому что именно это пестрое шумное действо оправдывает перевернутость смыслов, когда яма и пуля глаголют устами ребенка, когда «на первое плоды просвещения, а на второе кровавые мальчики».