"Мой секрет в одержимости!" Интервью с Виктором Сухоруковым
Актером. Сегодня я называю себя актером. Могу назвать лицедеем. Я не стесняюсь слов «клоун», «шут». Это все мое, про меня. Все эти имена одной профессии, одной игры, все это я могу повесить себе на грудь и на душу. Все, что имеет под собой игровое, театрализованное, лицедейское начало называйте как хотите. Я живая кукла для людей. Продолжим нашу беседу вопросом о кинематографе. Споры о сущности кино идут с конца 19 века. Что такое кино - искусство, производство, аттракцион? Каково ваше мнение? Кино – это, конечно же, индустриальное дело. Думаю, что сегодня до сих пор нет ему определения. Искусство это! Техническое ли устройство это или забавное, аттракционное изобретение, как карусель в городском парке, как калейдоскоп, который крутится и там меняются стеклышки? Или это, действительно, одна из областей искусства. Сегодня можно сказать и первое, и второе, и третье. Все зависит от того, в чьих руках оно, какова их цель и направление. Потому что когда снимают кино …Я не буду говорить о способах съемки, мультипликации, монтаже…. Если говорить о конечном результате. Он может быть кинопродуктом, а может быть киношедевром. Все зависит от того, что произведено. Если в театре мы репетируем, мы создаем, мы сочиняем, то кино сочиняется на бумаге, в сознании режиссера. А уже киноприспособление, как мясорубка крутит мясо и оно превращается в фарш. Так и мысли идеи режиссера, кинокамера в руках оператора, ножницы монтажера – они собирают некий материал, продукт, который может быть произведение искусства. А может и не быть. Один из сигналов, когда мы можем сказать, что это произведение искусства, когда зритель, посмотрев этот продукт, хочет его попробовать еще и еще раз. Либо посмотрев однажды, ему может и не хочется смотреть снова. Но есть желание разобраться, расшифровать. Возможен и третий случай – посмотрел, может, и не понравилось, и не понял, и не разобрался, а манит. Тянет. Притягивает! Это тоже из области произведения искусства. В большей мере все равно нет определения, на мой взгляд- субъективный, у кинематографа на сегодняшний день, это все равно некое изобретение и для фиксации времени, и предмет пропаганды, все, что угодно.. все зависит в чьих руках.
Искусство. Его надо делить на массовое и элитарное? Необходимо ли, чтобы оно было понятно большинству? Я сторонник того, чтобы изначально оно не делилось, хотя все в нашей жизни разделяется по ячейкам, все по шашечкам, все лего, все из чего-то собирается и кем-то разрушается, распадается. Снова собирается. И в искусстве может быть. Мы же говорим о вкусе. Пришли какие-то люди и сказали: «Это хорошо, это плохо, это такое направление, а это другое». Это все равно самовыражение, собрались мирискусники и выбрали свое направление. Или передвижники… Была классическая научная школа живописи. А собралась какая-то группа людей и говорит: «Нет, мы не хотим быть здесь, мы хотим идти дальше этой школы классической и академической». И назвали себя передвижники. Но это не говорит, что это какое-то другое искусство. Все равно люди берут кисть, мольберт и малюют-малюют-малюют… Даже среди передвижников были сотни сторонников, а мы их знаем с десяток. Значит, искусство само разделить нельзя. Что я отношу к искусству? Какие критерии? Мне должно быть интересно! То есть основной критерий для вас - личное восприятие? Только. Это вкус, настроение и, конечно же, созвучно ли это моей нервной системе или не созвучно. Когда меня спрашивают, какую вы любите слушать музыку, то я говорю не о музыке, а о настроении. Сейчас мне хочется послушать Свиридова, через десять минут я включу Вивальди, вдруг пошел под душ и врубаю Жеку из шансона «Не надо лишних слов». Это все от настроения, ну, наверное, есть такие люди, которые хотят превратить познание искусства в науку и быть учеными. Пусть будут! Но только нас пускай не стыдят. Что мы такие дилетанты, что мы в этом не разбираемся, чтобы не говорили моей тени: «Фи, фу, ха-ха и т.д». Не надо меня судит, осуждать и навязывать. А это имеет место. У меня был случай. На одном из кинофестивалей один очень умный режиссер спрашивает: «Ну, как вам вчерашний фильм?» «Мне он показался любопытным»,- отвечаю я. И тут этот взрослый человек, поглядев на меня презрительно, сказал: «Ну, у вас и вкус». А я ему: «А у вас?». Вот и все. Это уже культура самого человека, его воспитание, мы говорим о снобизме, что не имеет никакого отношения к культуре. Вы не представляете, как я люблю детские рисунки! Я их обожаю! Там чистейшая фантазия, прямолинейная фантазия незамусоренного, незахламленного человечка. Но это же искусством никто не называет. Хоть и есть наивное искусство.
К разговору о вкусе. Его необходимо формировать? Можно и нужно, иначе мы заблудимся в хорошем и плохом, а это существует. Потому что в ночи мы чаще спотыкаемся. Свет – это одно, темнота – это мрак, это совсем другое. Не зря придумана, а она, несомненно, придумана, никто не знает где истоки религии. А религия – это и есть борьба света и тьмы. Это столкновение добра и зла. И придумано это у всех народов, у всех времен, у всех кровей, у всех систем, у всех природ существует эта игра в религию, которая говорит о главном, что хорошо, а что плохо. Так вот искусство и есть это деление на хорошее и плохое. Только мы часто забываем о том, что есть оттенки, их множество. Ваша кинокарьера началась в далекие 80-е. Мир менялся: развал Союза, лихие 90-е, нулевые…Как менялся кинематограф и ваша роль в нем? И когда вам было комфортнее работать? Дело в том, что, перечисляя времена жизни кинематографа, стоит понять, что я к ним отношения не имею. Если бы я был продюсером, или владельцем кинокомпании, или хозяином в киноиндустрии, наверное, я бы следил за этим. Сейчас вы перечислили вешки жизни моей страны, а я индивидуум, я персонаж, я субъект, поэтому я могу сказать только о себе. Удивительно, когда в советское время бурлили производством многие киностудии в Москве и Петербурге, то я-то был не нужен, я был не востребован. А когда вдруг в 90-х годах начался откровенный распад страны, промышленностей, взаимоотношений в обществе и, естественно, было тревожное состояние в кинематографе, я вдруг оказался востребован. Все 90-е годы я очень продуктивно существовал. И даже был в моей жизни анекдот. Ой, опять Сухоруков. Да, что они в нем нашли - урод-уродом. Ну, что ж каково время, таковы и герои! Ну, я сначала расстроился, а потом успокоился выводом: значит, я олицетворял время. А если я олицетворял время, то не зря жил. Сегодня у меня хуже обстоят дела в кинематографе. Я не завален теми предложениями, которые были в те трудные 90-е и даже нулевые. Я в нулевых обрел славу. Именно, в начале нулевых. Начиная с 99-го и по 2005 у меня были такие взлеты: там был и «Брат 2» и «Бедный, бедный Павел», и «Остров», и «Не хлебом единым». У меня было огромное количество фильмов, которые сделали меня признанным, укрепили мой авторитет, заявили о моем диапазоне. Важные люди и не очень признали мой талант. Сегодня много снимают сериалов. Сегодня и слово «сериал» не годится, потому что это мощная державная индустрия, она поглотила даже большой кинематограф. Большой кинематограф аутсайдер на территории телепродукции. Поэтому говорить о том, кто сегодня сильнее и ближе к людям, трудно. Я, наверное, даже посмею сказать, что большое кино собирает в сеанс 15-20 человек в хорошем кинотеатре. Сериалы собирают миллионы. Да, на кухне, в тапочках, с небритыми мордами, с распущенными животами, со сквозняками из форточек. Другое дело, что когда мы появились на больших экранах, мы сразу становились узнаваемыми и признанными. Сейчас огромный легион красивых лиц, мальчиков и девочек, молодых актеров, очень изысканных, изящных, до гламурности. Почему их не запоминают. Почему о них не говорят? Почему не запоминают их имен? Ну, вот этот в этом сериале, ой, забыла я, а он ее изнасиловал, а она ему плюнула, а он ее толкнул. На таком уровне пересказывают сюжеты этой продукции. И, конечно, период у меня тяжелый в кинематографе. Но я человек, за которым Бог следит, у меня театр захватил все время, всю эту пустоту. Как будто некая боготворительная сила говорит: «Не волнуйся, Сухоруков, в беде не оставим». И я, действительно, сегодня царствую на театральной сцене.
Чего тогда не хватает кинематографу? Хорошего зрителя, талантливых актеров, денег? Не знаю. И не копаюсь. Я не был на том поле, где снимаются сериалы. Я бывал в сериалах, но чуть-чуть. Но мало, эпизодически, и на своем поле я наводил порядок. Хорошие сюжеты есть, операторские работы неплохие, но я смотрю на актеров… я иногда посматриваю нынешнюю продукцию, слежу за актерами, кто появился, что за персонажи. Вижу талантливых, вижу, чувствую. Но почему не так смотрят, не так владеют руками, почему плохая пауза, почему лживый взгляд? Есть вещи, которые даже режиссер не может построить, это зависит только от знания профессии. Но помочь – то я уже ничем не могу, я это наблюдаю и, конечно, эту «беспомощность» актерскую усугубляет безобразные монтажи и, наверное, скорость. Наверное, это все клипают, скорей-скорей, я так думаю, я не знаю. Мне жаловались актеры на этот счет. Я не могу судить, потому что я бываю там редко. Есть один актер, который много снимается в сериалах и много работает, красивый актер, герой-любовник, социальный герой. Вот мы с ним в одном спектакле встречаемся в антрипризном. Я его спрашиваю: «Ну, почему ты вот так эту сцену сыграл, почему ты так позволил сказать себе фразу?» Он: «Виктор Иванович, режиссер велел, попросил». Как он может велеть? Не скрою, тут на днях у меня было предложение от одного многосерийного фильма, исторического. Я встретился с режиссером, он учинил мне кинопробу, рассказал мне о моем персонаже, я принял его задание, я услышал биографию своего героя. Но когда пришла девочка, которая исполняет роль моей дочери и стали играть, режиссер стал меня корректировать. «Нет, ты ей здесь пригрози, пригрози ей серьезно!» И я задал ему вопрос: «Да я сыграю сейчас строгость, но вы ведь сами сказали, что она единственная и ради нее он луну с неба снимет, он ради нее пойдет на все. И вы думаете, что мой, такой отец готов ей грозить?» Я с ним не согласился и ушел…Это было в процессе кинопроб. Мы уже затрагивали в разговоре фильм «Брат 2». Я не могла обойти и этот вопрос стороной. Наверное, это была всероссийская слава ваша и Балабанова? Ну, Балабанов был известен с 93-года, но, да пришла кинематографическая слава. Но ведь у него есть шедевр «Про уродов и людей». Я про него и хотела поговорить. Мое знакомство с Балабановым как режиссером началось с «Братьев», затем был фильм «Про уродов и людей». Мне было около 16 лет и посмотрела я минут 15 или 20. На несколько лет я закрыла для себя его кинематограф. Сложно, тяжело…. Конечно, а если бы ты посмотрела «Счастливые дни», где я сыграл главную роль, то через пять минут выключила. Как у вас складывались отношения с ролью Виктора Ивановича? (персонаж картины «Про уродов и людей») Тяжело. Он специально для меня создал эту роль, там много иронии, во взаимоотношении у меня с режиссером, но я считаю это шедевром кинематографа. Я считаю это вершиной арт-хаусного кино, но, тем не менее, эту роль я играл трудно. Бывали случаи, когда я приходил домой в час ночи, садился прямо в пальто на кровать, говорил: «Как я тебя ненавижу»,- и рухнув, засыпал. Кого ненавидел себя или того Виктора Ивановича из фильма, я уже не понимал. Конечно, я ненавидел этого персонажа. Я его так ненавидел, но мой принцип: я не имею права не любить своих героев, иначе не будет высекаться обаяние этого человека, его воплощенность будет отсутствовать. Поэтому для меня эта история душевная, богатая и на всю жизнь. Хотя, конечно, он начинался с сугубо строго арт-хауса. Закодированного, зашифрованного, трудного кино, таинственного, мучительно-тягомотного. Но вынырнул на фильм «Брат», на беде вынырнул, и хочу заметить когда-то его так ругали за «Брат 2» особенно, во всех смертных грехах. И в антиамериканизме, и в шовинизме, и в антисемитизме, в чем только его не обвиняли. Сегодня это классика, которую смотрят и высоко ценят. Удивительно, что молодое поколение принимает и понимает это кино. Из старого кино редкий случай.
Значит, говорить о том, что у вас есть нелюбимые роли, нельзя? Есть неудачи. Многие мои неудачные работы не увидел зритель, такое бывало. И есть картины, которые я и сам не видел. А жаль. Я себя смотреть на экране люблю, потому что я на экране себя не вижу, а вот недостатки или достоинства подмечаю. В данном случае не могу сказать о себе плохо, даже если я не дотянулся до слова «искусство». По крайнем мере, я вкладывал в эти роли свой труд. Честный, серьезный, стопроцентный. К персонажу надо иметь какие-то чувства? Нельзя прийти «на работу», отработать и уйти? Нет, сгорать надо. А как не сгореть? Вы человек, который фонтанирует энергией, вы её дарите всю без остатка. Это вам со стороны так кажется, я ведь это не выдаю как по рецепту: Почему в данный момент существует некий запрос на историческое кино. Мы до сих пор пытаемся себя простить? Переосмыслить прошлое? Или это рефлексия настоящего ? Просто нужно. Вот вы прожили определенную жизнь, какое вы помните историческое кино про свою страну? Первое, что приходит в голову это фильмы о Великой Отечественной… Это война. Для вас это история, а для меня нет. Я родился после войны. История для меня 17, 18 век, а 20 век, в котором я родился, это не история, а жизнь! Наверное, потребность. Наверняка, есть люди, которые дают деньги и изучают общественное мнение. Ведь многие исторические материалы снимаются не по заказу какой-то партии или идеологии, зрителю это интересно. Вот книги на развале лежат… Вдруг стали покупать «Графиню де Монсоро» или того же Акунина, который стал писать исторические детективы. И когда понимают, что люди этого хотят, то делают. А тем более сюжетов в нашей истории… под ногами травы меньше. Хотя наверняка существует заказ. Главное, чтобы были деньги. Ведь исторический жанр он очень затратный. На костюмы, декорации, у нас, к сожалению, денег нет. Да еще и украсть надо. Но хотят, чтобы царица блестела. Во многих интервью вы говорите, что мечта стать актером у вас с детства. А был ли какой-то момента, когда вы сказали мечте «нет», не могу, устал, пойду на завод, поднимать тяжелую промышленность. НИКОГДА. Другое дело, что готовясь для поступления в институт, я понимал, что существует некий рубеж, там есть черта, к которой я могу подойти и, если я, дойдя до этой черты, не окажусь на театральной сцене мне придется принимать какие-то решения. Я все равно думал, что я стану. Я смогу, я сумею. Но если вдруг? Что делать будешь? Там решим. Когда мечтаешь и мечта усыхает, депрессия такая наваливается, такая тоска, печаль, так мне казалось и думалось заранее. Если мне будет худо душой, что же мне делать? Как её лечить? Рецептов нет. Вот здесь погаси свет, мой руки перед едой, но никто не скажет, как лечить душу, потому что у каждой души свои рецепты. Тебе кажется, что это лекарство, а на самом деле это пьянство. Мы просто заливаем «горькой» тоску и нам кажется, что это спасение. А оказывается это удавка.
Значит, вы видели впереди конкретную цель, мечту, к которой вы шли, не оборачиваясь? Очень шел, скрупулезно, дотошно, примитивно, наивно. Но шел прямо к этой мечте. Вы верите в судьбу? Верю, перед вами - дитя судьбы. Чистый дитя судьбы. Мама с папой – персонажи моей судьбы. Они ничего не сделали для того, чтобы сегодняшний Сухоруков перед вам сидел. Только родили, вырастили. Да и то растили небрежно, не шибко заботясь. Мать не верила, что я поступлю, она была равнодушна к моим мечтам. Но когда я принес ей справку из института (выпросил! Сказал: «Напишите, что вы меня приняли». Справка хранится у меня до сих пор о том, что абитуриент Сухоруков зачислен на первый курс актерского факультета института им. Луначарского). Когда я ее принес маме, она сказала: «Давно пора, сколько же можно, мать-перемать». Таких случаев у меня было очень много. А где проходит тонкая грань, означающая, что данное событие - подсказка судьбы или проверка на прочность ? Ой, вы интересный вопрос задали. Но вот это может быть не просто случай, это может быть и преступление. Это может быть и порок, и беда, и инопланетянин. Но в этот момент, где найти секунды, чтобы сообразить вправо или влево. Это не указатели, где ты можешь прочитать: вправо пойдешь – счастье найдешь, влево – что-то потеряешь. Нет, другое дело, эти случаи, они часто бывают в жизни каждого из нас. Самое главное – не заморочиться на уничтожении себя, внутри себя человеческого, не превратиться в «предателя», в «дрянь», в «сволочь, в «нечто». Эти случаи, которые могут разрастаться до преступления, здесь главное, осознать плохо это или хорошо, распорядиться этим уроком, чтобы превратить этот случай в ошибку, осознать и сделать правильный вывод. На это надо найти время и возможности. Для этого нужен расчетливый ум, холодное сердце и внутренний фундамент жизненной позиции. Если этого нет, то это полный раздрай. Тюрьма и кладбище – твои друзья. Помимо богатого списка киноролей, ваша биография изобилует театральными ролями. Одна из самых последних – император Домициан в «Римской комедии» по пьесе Зорина. Остро-политический текст 60-х. Что это за постановка? Актуальна ли она сейчас? Это скорей вопрос для режиссера, для руководителя, для лидера, а не для актера. Здесь я не размышляю «о чем», я все равно думаю над тем «как». Я игрок. Я хочу быть публике интересен. Конечно, работая над ролью в спектакле «Римская комедия», я слушаю, о чем говорит режиссер, какие он ставит задачи, куда он устремляется и куда хочет. Для меня главное - быть интересным, чтобы я был понятным, чтобы публика меня полюбила, чтобы она мне аплодировала. Пусть это банально, даже мелочно, но в данном случае для меня важнее всего публика, которая будет меня любить. А понимать должна? Обязательно. А иначе народ раздражается. Публика должна понимать. Не надо делать из нее ни дуру, ни сугубо интеллектуальную персону. Публика должна, размышляя, получать вдохновение. Напрягаться ей не надо. Она и так придет сюда напряженная. Да, бывают шарады, бывают спектакли, где надо размышлять. Надо провоцировать это размышление легко, незаметно для зрителя. Не то, что «мы сейчас, как дадим тебе по голове, а ты думай, сукин сын, за свои полторы тысячи рублей, а ты думай. А не просто глазей!» Это неправильно. Все равно, они платят деньги за отдых, за развлечение, за зрелище, мы обязаны, если мы хотим заставить его думать по-нашему, размышлять на тему наших идей, мы должны это сделать театрально, изящно, не насилуя, вот так! А пьеса сегодня старомодна, но мы нашли в ней сегодняшние точки соприкосновения. У меня там есть замечательные слова, которые звучат актуально. И я их хочу донести, хоть и считаюсь отрицательным персонажем, все равно озвучиваю этот монолог, хитря с публикой. Хотя этого быть не должно, но я хочу сказать эти слова так, чтобы они мне поверили. Вот тогда и начнется мандраж, эмоциональная тревога в каждом из них. Вот тут – то я легко, играючи им и подмигну: «Вот и выбирайте, защищайте свою позицию. Укрепляйтесь в своем мнении». Плохую власть играть легко, а она плохая по тому и по тому. Я и режиссеру сказал, что я буду играть власть в обстоятельствах необходимости. Она такая только потому, что другого не дано, потому что развалится государство, погибнут люди. Иначе его самого убьют, у меня нет выхода. Чтобы быть другим, у меня нет условий, и я буду защищать позицию власти, играя её. А публика пусть решает. Кто прав: он или я.
В связи с этим сложным и неоднозначным спектаклем, хотелось бы вспомнить вашу роль Сарафанова в «Старшем сыне» по Вампилову. Время написания этих произведений совпадает. Вампиловский персонаж весьма характерен для того времени «звездных мальчиков» 60-х. Почему его драматургия сейчас востребована? Если говорить о «Старшем сыне», то у нас тема единения, прощения, мы тянем линию доверия, мы разрозненные, мы в поисках национальной идеи, в поисках устройства. Как нам жить, как быть, какими нам быть. Мы растерялись, заполнив магазины продуктами, утратили отношения между людьми, между соседями, мы продались, у нас на ресницах бабло, и мы звеним этими монетами на глазах. Нам ляжку жгут бумажные купюры, а сколько людей, у которых на глазах и в карманах ничего нет, от этого они изнутри начинают страдать и мучиться, и ненавидеть окружающий мир, а у них нет такой возможности и так далее. Мы распадаемся. Человеческие отношения распадаются на частицы, и этим частицам нет названия. И слово «чужой» становится все серьезней. Так вот «Старший сын» как раз об этом. Верьте, доверяйте, прислушивайтесь, заблуждайтесь. Но только не наказывайте меня за это заблуждение. Недавно был сюжет с черными риелтерами, посмотрев который, я сам себе сказал: «Их надо убивать», потому что эти люди, в которых заложен вирус инопланетянина, вирус врага, вирус чужого персонажа. Если эти …людьми назвать их не могу… эти черные риелторы позволяют себе уничтожать жизнеустройство других людей, они враги, они вирусы, которые смертоносны, их надо убирать! Об этом спектакль! Недавно состоялась премьера документального фильма Романа Либерова «Сохрани мою речь навсегда». Это моя победа! Это мое чудо в 2015 году. Хотя вышла картина Прошкина «Орлеан», где я сыграл роль экзекутора. Замечательный актерский ансамбль, замечательная операторская работа Райского, я очень счастлив, что встретился с Андреем Прошкиным, с его мышлением, что я с ним пообщался и стал богаче на одну встречу с ним в своей жизни. И, тем не менее, в моей жизни произошло уникальное событие – я встретился с Либеровым и сыграл Осипа Мандельштама за кадром. Кто-то примет, кто-то не примет. Недавно один журналист, искусствовед, позвонил, говорит: «Вот посмотрел, поздравляю. Клево ты там под Маяковского читаешь Мандельштама». По словам Романа Либерова, для озвучивания поэта ему нужен был именно вы. Актер – «нерв, постоянная неуспокоенность, двигатель, который выдержит полтора часа сложной истории». Идти в кино надо, смотреть надо, вникать, думать, мыслить? Бросьте эти слова, не пугайте читателей. Надо идти, потому что это очень увлекательно. Фильм «Сохрани мою речь навсегда» обогатит вас на целую историю, поэтическую, трагическую, когда вы посмотрите этот фильм, вы получите от зрелища удовольствие, хотя зрелище и драматическое, драматургия тяжелая, но она как раз и обогатит вас. Вы об этом не пожалеете, незаметно нас кое-чему научит. 
В одержимости, наверное, есть у меня выработанный некий план, по которому я живу, тезисы, принципы: терпение, жертвенность и не предательство. Мне сегодня легко рассуждать, я всего добился. Задавать вопрос какую роль я хочу сыграть - не надо. Именно сегодня не надо задавать вопрос: вдруг это закончится и все остановится, а вы окажитесь за бортом? И к этому я готов, я сегодня готов не к ожирению счастьем, не к разрастанию популярности, а, наоборот, к забвению. Раньше я был одержим мечтой, сейчас я одержим другим, как это ни странно, я готовлю свою старость, свою тишину, я готовлюсь к кладбищу. Потому что это неизбежно. Я готовлю себя к неизбежным вещам. В этом мой талант! Почему, потому что все остальное я могу. Я силен и энергичен. Но только почему-то одни не приглашают, думают, что я дорого стою, другие не зовут, потому что им кто-то сказал, что у меня плохой характер, третьи - боятся, потому что сами слабы. Мне рассказали об этом. Раньше этих проблем не было, может от того, что я слишком громко о себе заявил. У меня есть обойма ролей, есть некий каталог моих персонажей, по которой можно судить о моем диапазоне, а он широк. Я никогда не стеснялся похвалы, хвалите человека. Он от этого хуже не станет, если он скупится от этих похвал, значит он глупый. Но и что его жалеть. А умный он не испортится, он это примет как удобрение для цветов и будет цвести больше назначенного срока. Я хочу цвести дольше и ярче того, на что способен. Меня знают, меня изучили. Другое дело есть выбор, а есть интриги, которые против тебя. Тебя пачкают, а ты не знаешь каким мылом отмываться и в какой бане, потому что ты не знаешь, из какого облака обливает тебя грязный дождь. Наша беседа полна советами и рекомендациями. Хотелось бы резюмировать: ваш совет читателям? Верьте в себя. Только вера. Терпение, жертвенность и не предательство – это мой путь. А для кого- то… Работайте над собой, работайте. Это очень важно. Отчаиваться не надо, надо просто работать. Удивляться собственным победам. Именно удивляться, а не радоваться. Пока ты будешь иметь способность удивляться самому себе, ты живой и ты в пути, а это самое главное, чтобы был путь. У человека должен быть путь, даже если вам 120 лет.
Елена Михайлик
|
Рекомендуем |
