Нацизм есть товар на вынос. "Сад Ильзы" на фестивале Solo

Анна Пешке  - ученица одного из титанов постдраматического театра Хайнера Геббельса. Ученица, как видно, прилежная, и, как следует ожидать, не ограничивается рамками какого-либо одного жанра и избегает строгого следования канонам и клише. Как на уровне формы, так и содержания. «Сад Ильзы» превращает квартиру главной героини, прототипом которой стала надзирательница концлагеря Бухенвальд Ильза «фрау абажуров» Кох, в инсталляцию из предметов обихода и манекенов. Пластмассовые женские головы с различного типа девиациями – волосы на глазах, закрывают рот, рога на лбу – стоят ровно в ряд и являются главным «украшением» интерьера, а также символом жертв концлагерей. Все человеческое максимально бесчеловечно: предметы и люди – одно. Героиня, хозяйка своего мира-лаборатории, вооружившись медицинскими инструментами, проводит «опыты» сначала над креслом, а потом и человеческими головами, главным объектом которых становятся волосы. Косы из волос покрывают кресло, лежат вместо матраса на кровати, затем она набивает ими подушку, чтобы было комфортней сидеть. Следы этой экспериментальной практики воспринимаются уже как часть повседневного быта, а операции ничем не отличаются, например, от просмотра телевизора. Здесь царит жесткий порядок, все по регламенту и распорядку, как и при любом тоталитарном режиме. Все, вплоть до самой мелкой мелкой вещицы, занимает строго отведенное ему место. Таков «сад»  Ильзы, ее «рай», «элизиум».

Но и на уровне смыслов Анна Пешке в своей работе действует довольно радикально. Немецкое коллективное сознание уже не первое поколение воспитывается в чувстве вины, стыда и искупления своего нацистского прошлого. И исследовать эту тему привыкли только в этих трех направлениях. «Сад Ильзы» здесь делает шаг в сторону и исследует природу привлекательности нацизма. Чтобы понять, почему власть смогла перейти в руки национал-социалистов, необходимо ответить на вопросы: «За чем именно люди шли?», «В чем была главная приманка фашизма?» и, во вторых, подвергнуть детальному изучению психологию          истязателя, палача.

В течение часа разворачивающая перед зрителями фашисткая эстетика, начиная от ослепительной формы Hugo Boss (героиня тщательно ее очищает, и вообще очень много внимания уделяет внешнему виду) и до маршев Третьего Рейха (под который практически безапелляционно зрителям «предлагается» хлопать) то подвергается анализу, то пускается в сферу массовой культуры. Среди «вдохновителей» спектакля значится Дон Эдмондс, снявший ряд эксплутационных, то есть спекулятивных, фильмов об СС-овцах и один из тех, который сделал нацизм предметом купли-продажи. Вкупе с эротикой и насилием может продаваться любая идеология, конечно с известной опасной долей цинизма. Форма кабаре двигает спектакль в этом же направлении. Аллюзии на нацизм – на сцене ничего не иллюстрируется, но все построено так, что неизбежно возникают определенные ассоциации – чередуются с любовными легкими песенками. За фортепьяно – Кристоф Вирт, безмолвный наблюдатель, под чью музыку все приходит в движение, но отворачивающийся и уходящий в тень во время «солирования» героини. Пытки и научные эксперименты, как и вообще нацистская эстетика, становятся элементами шоу, которые можно продать. Корсеты, крючки, хлысты, подтяжки, ремни и прочие инструменты, задействованные в спектакле, это и составляющие субкультуры БДСМ, но также и орудия насилия и смерти. «Гламурный фашизм» - от комедий с нацистами, Гитлера как героя ситкома, до музыкального творчества Рамштайн и Мэрилина Мэнсона – говорят о хорошей конверсии фашистской эстетики, и что оружие для некоторых людей – удовольствие и праздник. В очередной раз не остается сомнения, что самый трагический период человечества еще только на подступах к осмыслению

Как и любое хорошее искусство, «Сад Ильзы» - это только постановка вопроса. В финале Ильза вплетает собранные с голов манекенов волосы и, в одной ночной рубашке, уязвимая, без привычной «защиты» формы, задыхаясь от ужаса, растворяется в темноте и небытии. И шаг от ожесточенно размахивающей хлыстом на своем возвышении нацистки до испуганной девушки также короток, как и обратный. Молчание публики, замершей в оцепенении на первые мгновения после окончания спектакля (чему аплодировать?), свидетельствуют о том, что создатели смогли попасть в болевые точки.

Нелли Когут