Константин Плужников: «В Центре современного искусства я нашел свой Эдем»
Константин Ильич, Вы родились в Батуми, как оказались в Ленинграде? Здесь жили мои друзья, я приехал прослушиваться в консерваторию и меня сразу взяли. Попал сначала к ассистенту Евгения Ольховского, проучился полгода, но понял, что меня что-то не устраивает, тогда решил искать педагога. Стал ходить по классам и забрел к самому Евгению Григорьевичу. Он мне понравился, я попросил его взять меня к себе, и он взял. Так случился наш альянс. Он стал одним из Ваших главных учителей, кто еще повлиял на Ваше творчество? Огромное влияние на мою вокальную жизнь оказали три человека. Первым моим учителем был Гаврилов, военный, заканчивающий Московскую консерваторию. Я начал заниматься с ним вокалом будучи еще учеником десятого класса. Потом я поехал в Свердловск к преподавателю Яну Христофоровичу Вутирасу, моя мама училась с ним вместе в школе. Занимался я у него год, а потом меня выгнали. А дальше уже был Ленинград и Евгений Григорьевич Ольховский. Как после обучения складывался Ваш профессиональный путь? Уже с четвертого курса в оперной студии я пропел все, тогда решил пробоваться в Малый театр оперы и балеты. Тогда главным дирижером там был Проваторов Геннадий Пантелеймонович, он и взял меня в театр. И я, будучи студентом, уже пел партии и в «Бенвенуто Челлини», и в «Иоланте», и в «Риголетто»… Какие роли стали для Вас наиболее ценными, важными? Понимаете, у меня такой характер – я люблю все то, что я делаю. Начинаю заниматься какой-либо оперой, и тогда она начинает мне нравиться. Даже если она не очень интересна, она мне нравится, так как я трачу на нее очень большое количество времени. Грубо говоря, я трачу на нее свою жизнь, а своя жизнь всегда нравится больше, чем чужая. Это касается и камерной музыки, я всегда интересовался Ипполитовым-Ивановым, Глазуновым, Метнером, Танеевым, а никто это не поет. Может, из-за трудностей каких-то или им кажется это неинтересным. Я брал и то, что было совсем неинтересно – Алябьева, Гурилева, Глиера и др. Что это, желание пойти всем наперекор, выделить себя? Да нет, это просто любознательность. Вот что дает, на ваш взгляд, человеку любознательность? Наверное, более интересную жизнь и более широкий взгляд на эту самую жизнь. А на Ваш взгляд? Интеллект. Чем больше вы хотите знать, тем интеллектуальнее вы становитесь. Если вы ничего не хотите знать – уровень ваш ниже плинтуса. Мне всегда хотелось знать больше. С юных лет я увлекался Шопенгауэром, Ницше. Я не читал художественную литературу, читал только философскую. Удивительное увлечение для подросткового возраста, что к нему подтолкнуло? Да, мне тоже кажется это странным. Может, поэтому я потом и взялся за перо, нужно было выразить то, о чем я думал. В философии нет ничего кроме слова: надо говорить или писать, иначе никто не узнает, о чем ты думаешь. 
Философские знания, которые Вы впитывали с юных лет, наложили свой отпечаток на Ваше музыкальное творчество? Даже не знаю. Что дает человеку философия? Она дает размышления о смысле жизни, но Вольтер был прав – смысла нет. Все в жизни пресно и буднично, начинается как будто хорошо, а заканчивается всегда плачевно. В мире нет ничего нового, все повторяется. Фильм можно посмотреть один раз, интересный – два или три, но не больше. Но ведь снимаются же новые фильмы?! Вам же не все они нравятся. Конечно, но ведь всегда можно найти что-то свое, что нравится именно тебе. Вы же продолжаете искать себя в новых занятиях? Преподаете, пишите книги. Что я могу найти нового интересного? Думаю, ничего. Человеческая жизнь… Понимаете, вы не можете выйти из этого круга, из круга того, что вам предложили жизнь и время, в котором вы живете. Выйдете с плакатом, будете протестовать – вас заберут в тюрьму или сумасшедший дом. Начнете заглушать в себе внутренние эмоции – придется привыкать к бутылке. Других выходов нет. Есть только возможность познавать этот мир. И чем дальше ты будешь продвигаться в этом познании, тем больше ты будешь себя уважать. Пока не закрылись глаза человека, пока он не перестал дышать, он мыслит. Поэтому мы и не знаем, что такое смерть – за гранью жизни мы перестаем думать. Вы часто говорили, что музыканты – люди зачастую очень тщеславные. В Вашей жизни было много наград, званий, Вас эта «болезнь» не настигла? Слава Богу, нет. Конечно. Я изначально понимал, что это ничего, пустота. Если бы я допускал мысль, что это есть что-то, я погиб бы раньше времени. Тщеславных музыкантов очень много. Они гнались за орденами, бумажками, деньгами, на это они тратили свою жизнь. Сейчас, быть может, они и хотели бы петь, да уже не могут. Время разбрасывать камни и время их собирать. Вы считаете, что все сделали вовремя? Я сделал все вовремя. Понял, что пока мне даны молодость и запал, я должен все это успеть сделать. Это не потому что я какой-то гениальный, нет. У людей просто не хватило бы духа записать столько русской музыки, им это было неинтересно. А я понимал ценность времени – начинал его тратить и мне становилось интересно все, что я делал. Даже в малоинтересную музыку старался внести свой собственный интерес, свое внутреннее понимание. Вот и влияние раннего увлечения философией на Вашу деятельность – щепетильное отношение ко времени. Вы всегда знали, что у Вас его мало, что раскачиваться некогда? Точно. Я даже квартиру купил рядом с Консерваторией, зная, что молодость коротка, что времени мало. Что когда-нибудь мне будет тяжело передвигаться, но зато я пройду эти пятьдесят шагов и окажусь в Консерватории. Таким образом, я не так быстро оторвусь от этой пуповины искусства. Оказалось, правда, все совсем наоборот. Я много ездил, много зарабатывал, купил квартиру Мейерхольда возле Консерватории. Потом начал там преподавать, но вскоре понял, что это не мое. Почему? Я не могу преподавать, когда у меня есть определенные расписанные часы, строгий график. Может, я с кем-то хочу заниматься не сорок пять минут, а полтора часа. Там, конечно, такой свободы не было – следующий начинал стучаться в класс. Я ушел, открыл Академию («Академия молодых певцов» Мариинского театра – прим. ред.). Думал, там будет легче, а оказалось еще сложнее. На кафедре в Консерватории человек двадцать педагогов, с которыми я общался, с кем-то лучше, с кем-то хуже. А там было два человека (Валерий Гергиев и его сестра Лариса Гергиева – прим. ред.), с которыми трудно найти общий язык. Брату это было неинтересно, а сестра преследовала совсем другие цели. Ее интересовали только цели денежного порядка. Я не говорю, что деньги – плохо. Всегда лучше быть богатым и здоровым, чем старым и больным. Но я понял, что это не цель моей жизни, это не мое – из Академии я тоже ушел. Свой Эдем я нашел здесь, в Центре современного искусства. «Центр современного искусства» Вы основали вместе с актером Андреем Толубеевым, верно? Да, Андрюша был моим другом. К сожалению, он быстро ушел (Центр был основан в 2005 г., Андрей Толубеев скончался в 2008 г. – прим. ред.). Все дела свалились на меня. Я не мог сдаться, пришлось действовать. Я привел Центр в должный вид. Было сложно, но что поделаешь, такова жизнь – если ты не борешься, ты умираешь. 
Основав этот Центр, Вы снова вернулись к преподаванию. Несколько поколений учеников благодаря Вам получили возможность учиться, заниматься музыкой. Все-таки эта стезя оказалась важной для Вас? Я никогда не хотел никого учить, я всегда был артистом. Мне нравилось создавать образы. Насильственным путем я оторвал себя от искусства, как когда-то Россини оторвал себя от музыки. Но мне хотелось, чтобы в этом месте люди пели, проводили концерты. Для этого с ними надо было заниматься, что я и делаю. Но делаю это столько, сколько считаю нужным, не больше. Так и живу – увлекаюсь и забываю, что не люблю это дело, преподавание. Мне становится интересно, я возрождаюсь. Елена Кавлак
|
Рекомендуем |
