«Мой труд переживёт меня»: жизнь и мнения скрипичного мастера Никиты Жевлакова

Любой мастер начинает свою карьеру как музыкант, затем что-то толкает его к погружению. В регионах у людей могут возникнуть проблемы, с которыми просто не к кому обратиться. Это произошло и со мной. Я был контрабасистом и учился в музыкальном колледже в Орле, когда у меня сломался смычок, а мастера поблизости не было. Пришлось набраться смелости и починить его. Разумеется, первый блин комом: я вставил выпавший волос криво и пошёл со своей бедой к учителю, который, к счастью, разбирался в таких вещах. Он показал мне, как правильно это делать. Я быстро научился, и сразу стал зарабатывать небольшие деньги. Спрос был всегда, потому что любой музыкант меняет волос в смычке как минимум раз в год. Новое хобби оказалось первым шагом к моей карьере скрипичного мастера, но я об этом ещё даже не догадывался.

В училище я начал собирать литературу по ремонту струнных инструментов. Покупал всё, что можно было найти, включая переиздания дореволюционных книг. Пришлось пробираться сквозь еры и яти, что было сложно, но ещё сильнее подогрело интерес к профессии. Позднее со мной случилась забавная судьбоносная история. К воротам училища приехал грузовичок и выгрузил во двор щепки: забирайте, если жалко выбросить. Щепки оказались контрабасом. Мы с педагогом решили его реанимировать и делали это прямо во дворе колледжа, фиксируя деки кирпичами. Контрабас ожил, и я играю на нём до сих пор. С того момента я начал заниматься не только смычками, но и инструментами.

Несколько лет спустя я переехал в Москву и поступил в Академию музыки имени Гнесиных. Поначалу к моей деятельности здесь отнеслись скептически: молодой мастер всегда вызывает такую реакцию. Но со временем появились клиенты, которые рассказали обо мне другим людям — так столичное музыкальное общество меня признало.

Я выпустился из Академии и начал работать по специальности: был контрабасистом у Павла Когана, затем играл в оркестре радио «Орфей». Но в итоге я подошёл к осознанию того, что хочу сменить профессию и стать мастером. Работа оркестранта — тяжёлый физический труд, за который мало платят. Здесь же ты полностью контролируешь нагрузку и количество заказов. Впрочем, забрасывать музыку я не хочу, поэтому работаю в Гнесинском оперном театре.

Перечитав огромное количество специализированной литературы, я начал ходить к мастерам за консультациями. В ученики никто брать не собирался — здесь это больше не принято. Ни один мастер не хочет своими руками создавать сильного конкурента. Но если прямо попросить о помощи, опытные коллеги не откажут. Обычно обучение проходит так: «Хочешь — садись и смотри, ничего объяснять я тебе не буду. Поймёшь что-нибудь — молодец, не поймёшь — твои проблемы». Вопросы, конечно, всё равно возникали, и я получал лаконичные ответы. Ни разу не было такого, чтобы меня грубо прогоняли, но и секретами никто не делился. 

Затем я попал в Миттенвальд. Это целый город скрипичных мастеров в Германии, там есть старая школа, где можно с нуля освоить профессию. Местные мастера, в отличие от наших, активно идут навстречу, дают советы. Теперь я хочу поехать туда учиться. В Миттенвальде отличное образование: студенты изучают историю инструментов и реставрацию, занимаются рисованием и компьютерным моделированием. Находится городок в Альпах, где растёт та самая ель, из которой делают струнные инструменты. Так что проблем с поиском хорошего дерева нет. Для меня это очень важный момент, потому что я всерьёз планирую создать свою первую скрипку. 

Есть заблуждение, что скрипичный мастер — сугубо мужская профессия. На самом деле, это давно не так. В Европе много женщин-мастеров, а больше половины студентов школы в Миттенвальде — девушки. Наш труд нельзя назвать физически тяжёлым. Да, нужно строгать и работать с деревом, но это всё-таки не угольная шахта.

Впрочем, в России это дело действительно считается мужским. Возможно, по случайному совпадению девушек туда просто не тянет. А может, их пугает сложившийся стереотип, и они боятся, что к женщине-мастеру никто не пойдёт.

Но ситуация наверняка скоро изменится. Например, на контрабасе тоже долгое время играли в основном мужчины, но сейчас на сцене нередко можно увидеть замечательных контрабасисток.

Ещё один миф — китайские инструменты. Почему-то люди думают, что они плохо звучат, и вообще, китайский — значит плохой. Но сейчас эти скрипки перестают быть второсортными. В знаменитой итальянской школе мастеров в Кремоне учится много студентов из Азии. Они получают прекрасное образование, возвращаются домой и делают качественные инструменты за приемлемую цену. Скорее всего, китайцы скоро вытеснят на рынке наших мастеров. 

Главная трудность заключается в том, что в России, в отличие от той же Германии, такой профессии нет. Ты занимаешься делом, которое не существует официально и даже не имеет названия. В советское время многие мастера работали по госзаказу, у них был план. Сейчас же любой известный мастер, скорее всего, приписан к какой-нибудь музыкальной школе как заведующий складом или инструментовед.

Из-за специфики работы под удар могут попасть руки. Я столкнулся с этим в Академии накануне выпускных экзаменов: глубоко порезал подушечки пальцев. К счастью, тогда всё обошлось. С годами травмы случаются реже, но становятся серьёзнее, потому что меньше задумываешься об осторожности.

А ещё у меня не бывает выходных. Каждый день кто-то звонит и спрашивает, можно ли приехать — я не отказываю. С другой стороны, у меня свободный график. Я работаю и отдыхаю в том темпе, который считаю удобным.





В нашем деле движущая сила — старое-доброе сарафанное радио. Социальные сети и реклама никогда не заменят рекомендацию авторитетного человека. Если у студента что-то случилось, он не будет гуглить, где тут мастер, а спросит у педагога или друзей. Музыкальный мир достаточно тесный, поэтому главное здесь — репутация.

Иногда приходят интересные клиенты. Кто-то приносит старинный итальянский контрабас, кто-то — редкий дорогой смычок. Порой забегают известные солисты, да и просто люди, с которыми приятно поговорить.

Скрипичному мастеру нужно не только делать свою работу хорошо, но и быть бесконфликтным человеком. К тебе может прийти музыкант, который хочет всё и сразу, причём за копейки — таким людям нужно объяснять, что это невозможно как минимум из-за себестоимости материала. Конечно, можно не заморачиваться и сделать дешёво и плохо, но я не могу. Я вообще не могу обманывать людей.

Конечно, не все мастера так думают. Бывает, поставят трещину, заделают по-быстрому и не скажут. Или хорошую запчасть заменят на более дешёвую, а первую перепродадут. Ещё в нашей стране существует целая индустрия перекупщиков: берут убитый инструмент, реставрируют, придумывают ему красивую историю, а затем продают за баснословные деньги. Это, конечно, плохо, но многие так выживают. 

Страдивари — это бренд. Я знаю, что звучит странно, но иначе нельзя сказать. Этот мастер предвосхитил двадцать первый век своими восхитительным пиар-ходом. Он специально создавал себе имя. Страдивари был учеником Амати, и ему перешли по наследству заказы королевских особ. Имея такую базу, он приложил все усилия для того, чтобы о нём заговорили, а его инструменты стали признаком статуса. В них нет каких-то секретов: все мифы создавались с той же целью. Безусловно, его скрипки очень хороши, я ни в коем случае не ставлю под сомнение их качество. Но звучали они, скорее всего, хуже, чем инструменты того же Гварнери — не зря именно этого мастера предпочитал Паганини. 

В наше время не раз проводились слепые прослушивания: за шторкой играли и на старинных итальянских инструментах, и на современных, а компетентное жюри оценивало звук. В большинстве случаев побеждали вторые. Выходит, людям прежде всего нужна история. Музыканты — странные творческие создания, обладающие удивительной способностью к самовнушению. Они слышат «Сказочное серебряное звучание» там, где его нет. Как это ни парадоксально, тот самый волшебный звук — это симбиоз хорошего исполнителя и его горячей убеждённости в том, что инструменту нет равных.

Что важно, старинные скрипки и виолончели звучат сейчас не так же, как тогда. Все они подвергались ремонту и были подогнаны под акустические требования наших концертных залов. Поэтому когда мы слышим Страдивари, Амати или Гварнери — это точно не тот звук, который доносился до публики несколько столетий назад.





Работа скрипичного мастера интересна тем, что это всегда разгадывание тайн. Иногда подолгу ищешь источник треска или шипения: он может исходить из одного места, а трещина окажется на другом конце инструмента.

У нас нет строгих рамок и правил, ты всегда импровизируешь, выкручиваешься, как можешь. Нет инструкции и плана действий. Это захватывает и стимулирует развиваться.

И самое главное: твой труд виден. Когда ты играешь в оркестре, музыка уходит в зал и растворяется в нём. Эта работа эфемерна и существует только в сознании людей. Здесь же твоё творение можно увидеть, потрогать, погладить. Ты создаёшь произведение искусства, и оно наверняка переживёт тебя. Может быть, даже на сотни лет. Меня это до сих пор завораживает.

Алёна Прохоренко