Дух веет, где хочет («Тайная жизнь», реж. Терренс Малик)

«Хоть я и свил гнездо в долине…»  

(Тютчев)
  

В 1943 году простой австрийский фермер Франц Егерштеттер из горной деревни Санкт-Радегунд из-за своих убеждений отказался служить на стороне Гитлера и за это сперва был отправлен в тюрьму, а после казнён на гильотине. Позже католическая церковь причислила его к лику святых мучеников. Но это случилось много позже. А тогда, сразу после его смерти, в его доме среди зеленых полей и кристально чистых ручьев осталась жена Фанни со своей сестрой и тремя маленькими дочерьми, а вокруг – только безмолвные альпийские просторы с заснеженными горными вершинами, к которым всегда дано стремиться человеку.

Любой другой режиссёр сделал бы на этом материале правильную и аккуратную биографическую драму о нравственной силе и стойкости одиночки в борьбе против системы. Любой другой – но только не Терренс Малик. От создателя «Древа жизни», «Дней Жатвы» и «Тонкой красной линии» ждать размеренного и степенного рассказа не приходится, и тем не менее в этот раз он снял по-своему каноническое и последовательное кино, впервые за долгое время с конкретной и внятной сценарной основой. Конечно, на эту основу, как и всегда, нанизываются абстрактные понятия, философские обобщения и невесомые воздушные кадры, но образ главного героя не даёт им распасться и крепко держит весь фильм.

То, что лежит на поверхности «Тайной жизни» – это то, что Малик снял житие праведника в неправедном мире, и нашёл этому нехарактерному для кино жанру наиболее адекватное киновоплощение. Удивительная простота идеи и посыла его картины (ценность человеческой жизни) при витиеватой сложности изобразительного ряда порождает странное несоответствие. И благодаря этому на экране удаётся передать то, чего не описать словами, да и средствами кино крайне сложно изобразить. Банальными кадрами с колышущейся под ветром пшеницей и бегущими по голубому небу облаками ему каким-то неведомым образом удаётся показать внутренний мир человека, ту самую скрытую от посторонних глаз жизнь духа, что вынесена в название.

В некоторые моменты фильм вплотную подходит к духовным кинематографическим поискам Брессона, и собственно религиозное значение стоического подвига Франца отходит на второй план. Ведь для него Бог являет себя в окружающей природе, и, кажется, вообще во всём, что попадает в поле зрения, даже в тюрьме. И Малику очень важна эта вписанность героев в пейзаж и окружение. Чтобы передать особенности видения Франца, оператор Йорг Видмор использует широкоугольную оптику для достижения панорамного эффекта, при котором внимание зрителя акцентируется на переднем плане, а пропорции немного искажаются, становясь более значительными, но в то же время глаз может свободно перемещаться по пространству кадра как по картине. Постановочная картинность композиции – тоже важная особенность художественного стиля Малика, и параллели с альпийскими пейзажами романтика Каспара Давида Фридриха здесь неслучайны. Эти приёмы сочетаются с постоянным движением камеры и частыми монтажными скачками, и периодически кажется, что зритель становится соучастником действия и перестает наблюдать за всем со стороны, а оказывается непосредственно внутри самой сцены.





Франц до самого конца отстаивает свое право на нравственный выбор, по сути, добровольно и сознательно обрекая себя и свою семью на муки. Для него принципиален отказ именно от присяги злу, которое в этот момент истории сосредоточилось в фигуре Гитлера и его приближенных (сам фюрер ненадолго появится в фильме как персонаж документальной хроники). Зло в фильме Малика постоянно принимает новые, всё более утонченные обличья и даже кажется вовсе не злом. По крайней мере, у него всегда человеческое лицо: сперва соседей по деревне, объявляющих бойкот Францу и его семье, затем безымянного человека в костюме, ведущего философские беседы вкрадчивым голосом Маттиаса Шонартса, и наконец, верховного судьи военного трибунала в Берлине. В образе судьи выступает великий Бруно Ганц, одним своим появлением на экране придавая этому персонажу значительности. Для него «Тайная жизнь» стала одной из последних работ в кино. А выбор на главные роли не сильно известных немецких актёров Аугуста Диля и Валери Пахнер, кажется, продиктован желанием Малика избежать ненужных ассоциаций у зрителя и добиться особой степени правдоподобия. Глядя на лица этих Фанни и Франца, веришь, что именно так эти люди могли выглядеть в действительности. А импровизационный метод работы с актёрами только добавляет этого ощущения жизни в кадре - случайной, естественной, непредсказуемой.

В самой сильной в эмоциональном плане сцене, когда Фанни видит Франца в последний раз, он задает ей один простой вопрос: «Ты понимаешь?», а в ответ слышит: «Я люблю тебя». И в этом диалоге заключена вся непридуманная и настоящая правда фильма, герои которого произвольно переходят с немецкого на английский, а режиссёр в сцене казни не стесняется театральных эффектов и часто использует за кадром оперное пение и прекрасную классическую музыку. Но сильнее всего действует не музыка, а тишина - именно ей Малик добивается по-настоящему пронзительной интонации в рассказе о судьбе своего героя. Тишина оказывается сильнее музыки - также, как простое бездействие Франца в условиях преступного смирения окружающих превращается в подвиг.

А всё потому, что Малик снимает не рядовую биографическую драму, а лирический камерный эпос, в котором малое приравнивается к великому, а повседневный труд крестьянина на своей земле встаёт в один ряд с извечными вопросами бытия. Обыкновенный звон колокола в деревенской церкви или поезд, пересекающий долину, превращаются в универсальные метафоры жизни и смерти; сон, увиденный Францем, становится предсказанием грядущих событий. Каждое действие, фраза и эпизод наполнены символикой, но при этом остаются простыми и понятными как солнечный свет или плеск воды. Природа как будто не замечает людских страданий и горестей, но за пейзажными видами звучат голоса героев, – фрагменты тех удивительных писем, которыми обменивались реальные Фанни и Франц, пока он был в тюрьме. В них – те самые простые истины, которые произносятся тихо и про себя, в них – та самая тайная жизнь, что до поры до времени дремлет в каждом из нас и – кто знает – когда-нибудь себя проявит.