Кино. «Да и Да» реж. Валерия Гай Германика

Несмотря на то, что в песне группы «Пикник» никаких имен не значится, мы знаем: здесь, в маленьком мирке меж двух утвердительных частиц говорит и показывает Германика. Вопрос о том, какое слово точнее отражает метод повествования режиссера в данной картине, однозначного ответа конечно же не имеет, однако дихотомия «говорит-показывает» достаточно удобно переводится в плоскость вечного противостояния формы и содержания, борющихся у каждого автора в своем уникальном стиле.

Лера Германика, едва ли не чаще других современных отечественных режиссеров обвиняемая в «чернухе», качественно выделяется не только своим эпатажным образом, но и тем, как она умеет раскрасить свой фильм в яркие краски, которые, тем не менее, не несут в себе ни капли пошлости или аляповатости. И если ранее в ее работах эта яркость выражалась больше в опиравшейся на несовершенство героев болезненной драматургии, то сейчас, будто открыв в себе дар созерцания и стремясь поделиться им со зрителями, Германика перевоплощается из художника-реалиста в животворящую смесь импрессиониста и сюрреалиста, картины которого надо воспринимать в первую очередь глазами. 

И доказательство этому в определяющей роли визионерства, которое в «Да и да»присутствует аж в трех ипостасях: живопись как род деятельности Антонина и большинства появляющихся в кадре героев;  различные эпизоды, связанные общей темой видения (рассуждения Антонина об открытых и закрытых глазах, складывающиеся в небесное око вечерние облака); и, наконец, та мерцающая теплыми оттенками, складывающаяся в самые разнообразные формы визуальность, которой режиссер внешне оформляет свое творение. О своем следующем проекте, сериале «Майские ленты», Лера скажет прямо: «история не важна, должна цеплять форма», то же можно сказать и о снятом двумя годами ранее «Да и да». В своем высказывании она лукавит и не лукавит одновременно, в ее методе чувствуется некая спиралевидность: на первом витке она целиком отдается форме, однако на втором здравый смысл даёт знать, что без истории, без содержания никуда, и она вынуждена покориться этому, но (!)как бы усыпив свое консервативное начало, на третьем витке она опять выдает форму, только берет ее уже не извне, а вычленяет из своего же сюжета, из своих героев, из их движения и бездвижия, детальными планами будто бы соприкасая зрителя и происходящее на экране. 

Германика тяготеет к авторскому кино, но последние ее работы – сериалы «Школа» и «Краткий курс счастливой жизни» авторскими назвать нельзя в той мере, в которой она сама дает определение этому понятию. Авторское кино в понимании Валерии, – это то кино, которое от начала и до конца создается и контролируется режиссером, и в данном случае подобный тоталитарный контроль является определяющим методом всего авторского, поэтому её определение стоит расценивать как близкое к хрестоматийному.   В «Да и да» она получает необходимую свободу для того, чтобы наконец сделать личное кино о любви, любви долготерпящей, милосердствующей, любви всего надеющейся и все переносящей.

 Отдельно стоит сказать и о внутреннем ритме фильма, который в своей неровности чудесен, он нестабилен, он мерцает, но от всего этого он дышит. Сквозь клубящийся сигаретный дым у Германики внезапно проявляется глоток свежего воздуха, и именно он дает силы смотреть и смотреть на все это буйство красок и эмоций, цветастую оргию, веселый карнавал.

Показывая маргинальный мир молодого артиста, мир, не имеющий различий между днем и ночью, Валерия одновременно воздает собирательному (и в то же время вполне определенному) Антонину должное и в то же время сочиняет ему эпитафию. Для того чтобы творить, совершенно необходимо полностью раствориться в мироздании, и молодость не может предоставить лучших реагентов, чем алкоголь и забытье – это может кому-то показаться грустным, но Германика смотрит на это понимающе, без какой бы то ни было доли морализаторства: ей самой все это очень близко, для неё это лично. И на пошлейший вопрос «О чем этот фильм?» в голову приходит лишь один ответ: девушкам, умеющим любить безвозмездно, умеющим приносить себя в жертву, всем Офелиям и всем Жюстин – да, а молодым художникам, эгоистичным, инфантильным, мерзким и прекрасным – да.

Павел Гильдебрандт