Борис Штерн. На гребне четвертой волны

Четвертая волна фантастики зарождалась в самом настоящем подполье, в условиях борьбы с официальным книжным издательством «Молодая Гвардия». Аркадий Стругацкий с легкой руки подарил «восьмидесятникам», группе фантастов, публиковавшихся в 70-е годы, имя – четвертая волна. Бориса Штерна, родившегося в Киеве и окончившего филологический университет в Одессе, впервые опубликовали в журнале «Химия и жизнь». Первый рассказ, представший перед критическим оком общественности, датируется 1970 годом.

История Бориса Штерна как писателя началась со знаменитого патронажа Бориса Стругацкого. Штерн считал, что одобрение «шефа» достойный для хвастовства повод. Борис Штерн уважал своего патрона, но никогда не отпирал дверь в страну творчества его ключом, он никогда не творил в чужом мире. Борис Штерн принадлежал к поколению фантастов, которые привнесли в жанр научной фантастики психологические, философские и социальные элементы. «Восьмидесятники»  разрушили границы жанра, они уделяли большее внимание не космосу, а микрокосмосу, человеку.

Космические одиссеи, путешествия на Марс, космолеты, внеземные цивилизации были не более чем антуражем истории, а вот человек с его мыслями, идеями и богатым прошлым, оказавшийся на дорогах Вселенной, становился источником вдохновения. Борис Штерн редко писал о космосе и роботах, это явление более характерно для англосаксонской фантастики. Он изучал другой вопрос: останется ли земной человек – человеком, верящим в Разум, творящим в Добро, в седле технического прогресса и под мечом дарвинской теории эволюции.

Бориса Штерна интересовало все сказочное, все фантастическое, выходящие из ряда вон: продажа души, нуль-транспортировка (телепортация), долголетие, оживление неодушевленных предметов, покупка готового таланта. Он вплетал в реальность сказочное, показывая, как чудо – хрупко, как его просто растоптать, искалечить, а еще хуже – вовсе не заметить.

Борис Штерн, как и все восьмидесятники, был прекрасно образован, эрудирован, он, по словам Стругацкого, учел весь опыт предков и освоил все существующие жанры. Свой литературный талант он шлифовал на малых формах: рассказах и повестях. Впрочем, это явление было приметой времени. Писатели под влиянием мэтров отечественной фантастики – братьев Стругацких восхищались лаконичной формой Эрнеста Хемингуэя. Борис Штерн аккуратно обращался с деталями, выбранные им имена – это не просто красивое созвучие слогов, а скрытый намек.

Игра слов Борису Штерну давалась с удивительной легкостью. С проницательностью профессора по филологии он находил общее в понятиях, казалось бы, противоположных друг другу по смыслу. Его одесский юмор был так тонок, что мог пройти в игольное ушко. А вульгарность темы, которую он обыгрывал, могла бросить в жар любую первокурсницу. Борис Штерн великолепный рассказчик, он умеет показывать истории, поистине многие его рассказы так и просятся на экран. Шахматист, ставший великим, благодаря подсказкам искусственно созданного интеллекта. Ожившая от оскорблений, от глупости человеческой, статуя. Неуклюжий Дед Мороз, нанявшийся провести детский утренник, чтобы заработать денег на прокорм ездовых волков.

Всем книгам на свете Борис Штерн предпочитал «Трех мушкетеров», хотя признавал, что Дюма-младший не самый великий литератор, но из писателей он больше других уважал Чехова. В этом противоречии и кроется тайна его творчества – заставляя своих героев колесить по Вселенной или сталкивая их в обыденной жизни со сверхъестественным, он в первую очередь проверял человеческие, гуманистические качества персонажа на прочность.

Его герои – это обычные люди, поставленные в сложную ситуацию, где они вынуждены выбирать между добром и злом, между правдой и кривдой. Но, даже если они вступали на путь зла, это не делало их злыми. Где-то по дороге или даже в самом конце пути они меняли решение, поворачивали вспять или даже смертельно заболевали от тоски.

Борис Штерн жил очень уединенно, жил на гонорары, которые высылали ему журналы. В творчестве он никогда не ограничивал себя одним жанром. Он так и не научился халтурить, увеличивать «листраж» в погоне за деньгами. Книжный рынок нулевых годов, скорее всего, выплюнул бы писателя, не сумев прожевать, если бы писатель сам не умер в 1998.

Борис Штерн творил в период культурного промежутка. «Восьмидесятники», осознавали, что надвигается буря, что грядет Рагнарек. Они мучительно переживали гибель империи, хотя и люто ненавидели, презирали и высмеивали уродливую совдеповскую жизнь, типажей, а не людей.

Они любили свою бесприютность, свою заброшенность, свою скитальческую жизнь. Им было жалко расставаться с молодостью, свободой, необъятными горизонтами. Они знали, что ничто не вечно, что русский человек всегда остается русским, какую бы «позолоту» на него не нанесли. Они знали, главное, следовать своему характеру и не пытаться быть тем, кем ты не являешься. Но они ностальгировали по временам узаконенного подполья, по цензуре, по своей честной борьбе против системы. Они чувствовали, что творчество, ограниченное рамками, это плющ, что вьется, буйно зеленея, по каменным стенам замка.

Поколение 80-х – последнее поколение, которое осмыслило опыт и великой русской, и советской литературы, они вобрали в себя все знания, но не сумели освоить всех дорог, что расходились бесчисленными лучами. Стремясь вобрать в себя все науки, они отошли от классической литературы, от главных вопросов, которые она предъявляла человеку. Они потонули в образах, призрачных возможностях и потерялись в заманчивых перспективах.

Целое десятилетие они творили, не ведая границ, они исследовали, они погружались в прошлое, зрели в будущее. И хотя они добросовестно трудились, волна, накрывшая страну с головой, не пощадила их. Многие писатели не пережили годины лихолетий, лишь избранных везунчиков после шторма выкинуло на берег, который они усыпали осколками. Когда они вышли из воды, мир изменился.

Бориса Штерна с его неприспособленностью вряд ли в нашем капиталистическом настоящем и с нашим жадным коммерческим рынком ждало бы светлое будущее. Но все равно чертовски жаль, что гадалка, пророчившая ему долгие годы жизни, не сдержала своего обещания. Борис Штерн писал весело о грустном, и как все фантасты он, несомненно, был оптимистом. Веселый смех печального юмориста еще долго будет звучать в ушах тех, кто умеет слушать и слышать. Тех, кому небезразлична судьба великой русской литературы и судьба русского народа.

Скобина Женя