Кино. Классика. "...А зори здесь тихие"

Карелия. Середина лета. Истинная северная «жара». По вязкой болотистой почве уверенно вышагивает мужчина солидного возраста. Осмотрев глухую местность несменным волевым взглядом, он садится на небольшой стул и кричит: «Мотор!». Вся съемочная площадка тут же устремляет взоры на несчастную Елену Драпеко, которая вот уже вторую неделю должна тонуть в болоте по воле привередливого режиссера: весь отснятый до этого материал ему кажетсянедостоверным. Измучены все: осветители боятся увязнуть вместе с оборудованием, а художник картины, постоянно находящийся рядом с Еленой по грудь в болоте, уже в сотый раз поливает ее голову теплой водой из чайника, дабы подготовиться к следующему дублю. Когда гудит камера оператора, каждый член съемочной группы надеется услышать после долгожданное режиссёрское «снято».

Однако мало кто знал на тот момент, что сидевший за их спинами Станислав Ростоцкий в далеком для них 1944 году лежал один, без оружия, с тяжелым ранением ног по пояс в болоте, когда никто не мог прийти к нему на помощь. Так не ему ли тогда было решать, достоверно ли то, что он видит в кадре или же нет!

В тот роковой для Ростоцкого день, когда, казалось, ему уже суждено стать частью двенадцати миллионов таких же парней, лежащих в братских могилах, произошло чудо: молодая медсестра на своей спине смогла вынести его с поля боя и уберечь от смерти. В госпитале Ростоцкий пообещал себе, что обязательно отблагодарит эту храбрую девушку, о которой остались лишь смутные воспоминания и пожизненная благодарность. Возможность появилась не сразу: лишь спустя двадцать лет в руки, к тому времени уже мэтра советского кинематографа, Станиславу Ростоцкому попала повесть, произведшая на советских читателей неизгладимое впечатление. Было твердо решено экранизировать «А зори здесь тихие…».

График съемок был по-настоящему плотным: за одно лето необходимо было снять две серии фильма. «Почему в одно лето нельзя снять первую серию, а в следующее – вторую?» - удивленно спросила Ольга Остроумова. «Это ты хорошо придумала! – посмеялся Станислав Иосифович. – Вот только в следующее лето вы будете другими: новые прически, лица, родите в конце концов!». Стремление к достоверности было доминантой для художников-постановщиков, на которую их настроил режиссер-фронтовик. Костюмеры состаривали солдатские формы и даже переделывали подошвы сапог на старый манер, хотя ясно понимали, что они вряд ли попадут в кадр.

Главные героини за две недели прошли курс молодого бойца, после чего сразу же отправились экспедицией в Карелию, на натурные съемки. Не успели они начаться, как режиссер разочаровался в выборе актрисы на роль Лизы Бричкиной. Ею оказалась уже упомянутая студентка первого курса театрального училища, Елена Драпеко. Вступилась жена Ростоцкого: «Ее только за одно лицо нужно снимать, а уж если говорить об игре, то какой ты режиссер, если не можешь научить актрису играть!» За короткое время Драпеко пришлось изучить материал вторых и третьих курсов, но что самое сложное, научиться говорить на вологодский манер, то есть «окать». Коренная ленинградка буквально со слезами на глазах старалась говорить, как ее героиня, но долгое время язык сопротивлялся. Однако спустя пару недель Драпеко на автомате могла переключаться с «ленинградского» на «вологодский» акцент.

Смерть главных героинь снимали в хронологическом порядке. После непростых (больше даже в моральном аспекте, нежели физическом) съемок гибели Лизы Бричкиной равной по тяжести поиска творческого решения оказалась сцена гибели героини Ольги Остроумовой, Жени Камельковой. Станислав Иосифович перед съемками предупредил Остроумову, что совершенно не знает и не понимает, как снимать данную сцену. Начались эксперименты: актриса убегала от настигающих ее немцев, то распевая «Интернационал» на русском, то на немецком, то читая какое-то патриотическое стихотворение, то молча, то громко смеясь и посылая гадости врагам. На выходе получался выхолощенный плакат женской доблести, который явно порадовал бы чиновников Госкино, но никак не создателей картины, пытавшихся вложить в их детище истинные и неподкупные эмоции, рассказывающие правдивую историю. Сделав бессчетное количество дублей, Ростоцкий неожиданно вскочил со стула и, подбежав к Остроумовой, сказал: «Я понял… Она же ведь их просто боится!». После этих слов, как признается Ольга Михайловна, ей открылась эта сцена сполна, и она «начала играть именно преодоление этого страха».

Жизнь в единой коммуне, вдали от цивилизации, в режиме непрерывных съемок тяжелых военных сцен не могла не сказаться на восприятии действительности съемочной группой: многие не сдерживали на площадке слез, а после долго распевали военные песни у костра, вспоминали родных, переживших (или нет) долгие годы нечеловеческого ужаса. В единой благодарности предкам за отданные жертвы создавалась история «без купюр», в дальнейшем навеки завоевавшая сердца зрителей.

Однако, безусловно, не прошло и без забавных курьезов. К примеру, однажды Ольга Остроумова нарушила комендантский час, за несоблюдение которого режиссёр устраивал настоящую взбучку. Она отправилась с художником картины на маленький островок, где они всю ночь собирали ягоды и пели песни у костра. Возвращаясь на лодке и продолжая весело распевать песни, они вдруг заметили на берегу съемочную площадку. Оказалось, что уже давно начались съемки, а из-за тихих зорь неудавшиеся беглецы своими песнями раз за разом устраивали киногруппе брак по звуку. Ростоцкий стоял чуть дальше от берега, зло скрестив руки на груди. Остроумова и ее спутник, молча приблизившись к разгневанному режиссеру, тут же упали на колени и поставили рядом с ним два ведра, наполненные ягодами. Надменно осмотрев провинившихся, режиссер простил их и продолжил съемки.

Особняком стоят истории, связанные со знаменитой сценой в бане. За пять часов все же уговорив актрис сниматься в столь откровенной по тем временам сцене, Ростоцкий организовал специальную женскую съемочную группу – осветители, костюмеры, помощники оператора, режиссера. Из мужчин актерский женский коллектив разрешил оставить лишь Ростоцкого и оператора картины, Вячеслава Шумского. Подготовка к сцене велась тщательным образом: все снималось в павильоне с четырьмя стенами, разделенном полупрозрачной пленкой, за которой находились оператор и режиссер (камера смотрела в специальное отверстие). Остальные мужчины насильно были выгнаны с площадки. Однако актрисы признаются, что во время съемки замечали, как за ними следили различные рабочие сцены (хоть павильон был с четырьмя стенами, но потолка в нем не было), а в один прекрасный момент в «баню» забежал какой-то мужчина в ватнике. Оказалось, что он отвечал за работу машины, пускающей в павильон пар. Машина неожиданно сломалась, угрожая взорваться, и мужчина, забежав и крикнув «ложись», спас тем самым обнаженных актрис от увечий, так как взрыв был подобен разрыву фугасной бомбы.

Ростоцкий сам, бывало, разбавлял ситуацию необходимыми шутками. Елена Драпеко вспоминала, как однажды возвращаясь со съемок в болоте, Станислав Иосифович с улыбкой говорил ей: «Вот выпустим фильм, купишь ты себе, Ленка, красивое платье и в нем поедешь в Париж, и все тебе аплодировать будут!». После этих слов вся съемочная группа катилась со смеху – посреди карельских лесов, испачканные в грязи, уставшие после трудного съемочного дня, никто уже и не верил, что где-то далеко есть какой-то Париж.

Однако Париж был. Были аплодисменты. Нет, овации! Вся Европа рукоплескала двухсерийному шедевру Станислава Ростоцкого, а Китай просто влюбился в «А зори здесь тихие…» с первого взгляда, выпустив потом ремейк собственного производства длинной в двадцать (!!!) серий. Была и номинация на «Оскар». Переполненные залы кричали браво прекрасным актрисам, которые обманом заставили поверить зрителей в то, что они действительно погибли. Но ведь это на экране, где-то давно, позади…

А позади были карельские болота, ожоги на теле после взорванных петард, изображавших выстрелы. Позади была пережитая боль пяти хрупких девиц, отдавших жизнь ради своей Родины. Конечно в преддверии Дня Победы не один канал покажет всеми любимый фильм, не один зритель всплакнет в конце, не один подумает: «У войны не женское лицо». Однако именно женщина спасла прославленного режиссера, Станислава Ростоцкого, внесшего в наш кинематограф неоценимый вклад и все же сумевшего отдать долг чести не только тому, кому обещал, но и многим другим: Жене Комельковой, Рите Осяниной, Лизе Бричкиной, Гали Четвертак, Соне Гурвич…

Илья Михеев