Сон, который вы не забудете

Впервые я увидела Фёдора Малышева лет в 16 на сцене Севастопольского театра флота, во время гастролей спектакля «Русский человек на rendez-vous». В ту пору юноша, долговязый и угловатый на первый взгляд, а на деле — неимоверно лёгкий и заразительный — ещё числился в стажерах. Закономерная мысль: «Если это стажер, то какой же сильный у них основной состав!» — посетила меня следом за разочарованием местными звёздами подмостков, до того вечера казавшимися мне классиками театрального искусства. Прошло четыре года. Федор Малышев теперь официально артист Мастерской Петра Фоменко. Он всё так же притягателен, всё так же немногим старше меня и всё так же взрослее, умнее, глубже. Эта взрослость наблюдается, без преувеличения, во всех «фоменках», но особенно странно и приятно наблюдать её в человеке двадцати пяти лет. Казалось бы, в этом возрасте не то, что Достоевским увлекаться, Сэлинджера иной раз перелистнуть — уже заслуга. А Малышев не только увлекается, причём абсолютно искренне, но и понимает, и любит, и реагирует. Вот, пожалуй, одно из главных проявлений внутренней состоятельности — умение реагировать и анализировать, желание успеть везде, сыграть всё, появиться во всех постановках. В выпускнике ГИТИСа говорит не юношеский максимализм и тем более не тщеславие, а стремление выговориться, поделиться тем, что накопилось в аккумуляторе актерского сознания. Подчас для этого одного актёрства недостаточно. Вот и Малышев вышел из зоны комфорта, ступив на узкую режиссёрскую тропу. Надо отдать должное — устоял.

Дебют Малышева-режиссера — моноспектакль по фантастическому рассказу его тёзки — Фёдора Михайловича Достоевского – «Сон смешного человека». Уже одну форму «моноспектакль» можно рассматривать как чистосердечное признание в дерзости и самолюбовании. Но пусть это останется на совести критиков. Не скрою, будь здесь не Малышев, а другой мой ровесник, я бы сама подумала, и не единожды, стоит ли игра свеч. Но в афише огромными буквами выведено имя Фёдора, а это гарант качества.

Камерный уютный зал старой сцены Мастерской. Зрители неторопливо пробираются к своим местам. В самом центре нас встречает герой вечера. Смешной человек сидит на полу босой, в графитовых широких штанах, растянутой изрешёченной сбоку майке (спасибо костюмеру Валерии Курочкиной) и терпеливо ждет, пока гости устроятся и будут готовы слушать его историю. Точнее, исповедь, постепенно перерастающую в проповедь. Те, кто хотя бы приблизительно знаком с творчеством Федора Михайловича, знают, что его проза — оголенный нерв, боль, философия жизни, постепенно подводящая читателя к истине, которую все мы сторонимся. И в первые же минуты герой заявляет: «Я познал истину». Интересный режиссерский ход: эти слова он пишет на фанерном листе, как записывают свои нужды просящие в переходах, отчего действительно становится смешным и даже немного жалким.

Дальше — больше: несуразная одежда, нервно-колющая пластика, немного ускоренная речь — всё это выдаёт в персонаже человека если не больного, то страдающего, рефлексирующего, пребывающего в конфликте с самим собой и с окружающими в целом. Его картина мира не вдохновляющая: мерзкий холодный дождь, бедная старая квартирка, сверлящая голову фатальная мысль — иллюзия лучшего исхода. И всё это под аккомпанемент группы «Бесы», полноправных действующих лиц, словно подгоняющих Смешного человека к разрешению внутреннего конфликта.

Значительную роль играет прекрасное световое оформление, выполненное Владиславом Фроловым. Источников света три: фонарик в руках Смешного человека, вероятно, это и есть та маленькая звёздочка, о которой он твердит, прожекторы под потолком и основной элемент — световой обруч — зависшая за окном Луна, более-менее освещающая мрачный мир героя. И в этой полутьме, порой принуждающей зрителей к прищуру, особенно неожиданным и захватывающим кажется полный отказ от какого бы то ни было освещения. Герой рассказывает о своем пребывании в гробу, и зал погружается в непроглядную чернь, проваливается в невесомость, в вакуум, в космос, и только голос Смешного человека удерживает зрителя в реальности. Так выглядит идеальная визуализация рассказа Достоевского.

Зритель погружается в сон вместе с персонажем, наблюдает мир с опущенными веками. От осознания того, что там пустота, становится не по себе. Затем свет возникает вновь, столь же тусклый и условный, бесполезный для Смешного человека, ведь его сознание вплоть до финала остается иссиня - черным, закупоренным, опустошённым. Что принесёт пробуждение? Очищение, просветление, отказ от самоубийства в пользу праведной жизни? Или же всё, что видим мы — обман, иллюзия, и настоящий мир вершится за закрытыми веками? Разве для того чтобы познать истину, надо довести себя до исступления, до захлопывающейся над тобой крышки гроба? И кому нужна эта истина? Что делать с ней, если познал?

Фантасмагория Достоевского и Малышева дают не прямой ответ, но толчок мысли для зрителя, побуждают к самоанализу, к действию. А еще приятно то, что при всём авангарде постановки вопрос: «Что хотел сказать режиссер?» отпадает сам собой. Тот, кто совсем ничего не понял, перечитает Достоевского, а тот, кто услышал и принял, вернётся в театр за новой порцией пищи для размышлений. Просто хочется сказать «Спасибо».

Ольга Степанян