Игорь Черневич: «Мечты сбываются, просто мы этого не замечаем»

За плечами актера Игоря Черневича десятки ролей в кино и телесериалах («Коктебель», «Мы из будущего», «Белая гвардия», «Василиса», «Контрибуция», «Троцкий», «Апперкот для Гитлера», «Мажор 2», «Мажор 3» и др.). Однако его имя для петербуржцев всегда будет неразрывно связано с Малым драматическим театром – Театром Европы. Поступив в 1985 году в Ленинградский театральный институт на курс Льва Абрамовича Додина, он и по сей день остается его учеником и ведущим актером труппы его театра. Творческий путь Игоря Черневича начался в родном городе Орша Республики Беларусь. Ничего в его детстве и юности не располагало к актерству. «Дело в том, что я жутко заикался. Когда мне было три года, в деревне у бабушки какая-то бешеная курица взлетела ко мне на плечи и начала клевать в голову. Год я не разговаривал совсем, а потом начал заикаться. Я был до болезненности застенчивым», — рассказывает Игорь. Бороться с излишней скромностью он решил в местном Доме культуры, в кружке бальных танцев. Однако тут свой ход сделала судьба – на пути будущего артиста встретилась руководительница Народного театра во Дворце культуры, пообещав, что и у них он сможет научиться танцевать. Так его, скромного, заикающегося юношу, совершенно случайно приняли в театральный класс. Сегодня в ярком, знаменитом заслуженном артисте России Игоре Черневиче того юношу уже и не узнать. Сайту DailyCulture.ru актер рассказал о самом важном на своем творческом пути.

– Неужели случайная встреча в Доме культуры привела Вас в профессию? Не будь ее, не было бы того Игоря Черневича, которого мы знаем?

– Иногда, когда мы что-то вспоминаем, мы воссоздаем реальность, фактически создавая ее заново. Всех мотивов я не помню, конечно, но во многом решительным моментом стало именно это. То, что я оказался там, и меня взяли, несмотря на мое заикание, то, что я впервые увидел там театр... Хотя, возможно, где-то оно уже жило во мне. Я хорошо учился, но поступать никуда не хотел, значит, какое-то желание к чему-то другому у меня было.

– Просто не удавалось понять, чего же хочется на самом деле?

– Да. Мы ведь всю жизнь как котята – двигаемся на ощупь. Выбор, на самом деле, страшная штука. Пойдешь направо – одно, налево – все сложится по-другому. По крайней мере, так кажется. Но очень важно найти свое дело. Есть два способа жизни: жить, чтобы работать и работать для того, чтобы жить. К сожалению, большинство людей выбирают второе. Отработали и забыли как страшный сон. А дальше – не трогайте меня, вечер, я отдыхаю. Кто перед телевизором, кто по клубам.

– Вы выбрали первое, живете, чтобы работать?

– Конфуций говорил, выбери себе работу по душе и тебе не придется работать ни дня. Я могу сказать, что я такое дело нашел. Конечно, иногда бывает мучительно, иногда не хочется, но я очень доволен своим путем. Меня всегда ужасно раздражало, что надо ходить на работу к восьми. Внутри я стремился к творческому беспорядку, к ненормированному дню.

– Наверное, здесь еще наглядным примером послужили родители, которым пришлось трудиться в нелегкое время?

– Родители работали на комбинате в три смены. Была первая, вторая и ночная смены, они чередовались. Я тоже проработал там полгода. Помню, что мне это ужасно не нравилось, хотелось чего-то другого.

– Работа в театре – это тоже жесткая дисциплина, особенно у Льва Додина. К ней, наверное, тоже нужно было приноровиться?

– Мы с Додиным говорим на одном языке, это мой учитель. Я пришел к нему на курс абсолютно советским мальчиком. На вступительных экзаменах я читал «Как закалялась сталь». Это был 1985-й год, только-только прошел Апрельский пленум, утвердили Горбачева. Мне сказали, это, конечно, хорошо, но есть ли у вас другой материал, что-то поглубже. А для меня тогда это было пределом большой литературы. Потом на нас хлынула запрещенная литература – многое прочитали, многое узнали. Додин стал моим учителем в широком смысле этого слова. Дело не только в театре, но и в отношении к жизни, к искусству, к хорошим книгам. Он стал ориентиром в том, что ложно и истинно, что пошло, а что нет. Это очень тонкие моменты: искусство – парадокс – когда человеку плохо он смеется, когда хорошо, наоборот, плачет. Чувство вкуса, оно необходимо всем, кто занимается творчеством.

– Додин в своем театральном пространстве авторитарен, Вы разделяете все его творческие взгляды?

– Во-первых, он очень долго этим занимается. Во-вторых, он последователен. Додин – глубокий человек, он серьезно относится к тому, что делает, в отличие от современных деятелей. Им просто лень заниматься текстами. Они берут какой-либо великолепный материал исключительно как повод. На его основе начинают чудить, удивлять, что-то менять. Мужчины начинают играть женщин, женщины – мужчин. Конечно, это тоже может быть, но должно быть понятно, почему так.

– В другие театры Вы часто ходите? Смотрите спектакли Ваших коллег?

– Стыдно признаться, но практически нет. Наверное, если бы кто-то из моих хороших знакомых, чьему вкусу я доверяю, сказал мне, что стоит что-то посмотреть, то я бы пошел и посмотрел. А так я чаще слышу противоречивые отзывы. Они меня сбивают. Хотя, конечно, все же стоило бы пойти и оценить самому, но я все откладываю. Еще везде ведь знакомые, которым, возможно, придется врать. Вот только врать я не умею. Вообще можно посмотреть и что-то плохое или отчасти плохое, и это станет поводом для размышления. Такие спектакли тоже могут помочь чему-то в себе. Но чаще придешь на спектакль, сядешь куда-нибудь в середину, а через пять минут уже начинаешь думать, куда бы тебе провалиться или, наоборот, вознестись отсюда. Просто стыдно от того, что люди делают. Правильно сказал Жванецкий, надо не бояться уходить с плохого фильма, бросать плохую книгу…

– Если говорить о хороших книгах, что Вы сейчас читаете?

– Сейчас читаю Пруста, ранний его сборник «Утехи и дни». Не так давно домучил «Государя» Макиавелли и «Братьев Карамазовых», которых, конечно, читал, но ничего не запомнил. Из русских классиков мне ближе Чехов, Толстой. «Скучная история» Чехова – невероятное произведение. Очень люблю «Белую гвардию» Булгакова. Просто прекрасный роман, самый лучший, на мой взгляд. Совсем недавно прочитал «Субботу» Иэна Макьюэна, потрясающее произведение. Очень умная, интеллигентная, чувственная книга. Настолько многоуровневая, что я даже и представить себе не мог, что можно так писать.

– Сейчас труднее найти сложное произведение? Ощущаете ли Вы тенденцию делать все максимально простым и доступным?

– Все упрощается, и образование, и вся жизнь. Теперь на экзаменах не надо ни говорить, ни думать, а крестики ставить. Сложному сейчас не учат, да и воспринимать его некому. Такой взаимообратный процесс. «Мы все учились понемногу. Чему-нибудь и как-нибудь»… Когда это говорит Пушкин – это одно, когда мы – совсем другое. Какие-то книги стало уже сложно читать – сложные мысли, длинные предложения. Предложение на полстраницы, и нужна воля, чтобы его прочесть и охватить. Мы склонны все упрощать, это я и о себе говорю, я тоже был так обучен. Мысль, что слово «сочинение» от слова «сочинять», пришла мне только к концу обучения в школе.

Были учебники «Хрестоматия», в которой кратко рассказывалось содержание произведений и «Критика», что об этом писали советские критики. Открывались две этих книги, чередовались мысли оттуда и оттуда, и в итоге тебе ставили пятерку. У меня был одноклассник Артур Петрушин, он, кстати, до сих пор пишет, и очень интересно, так вот он в своем сочинении написал: «Я прочел роман Чернышевского «Что делать», мне он не понравился». Он получил двойку, нам прочитали его работу в назидание. Но я тогда понял, что человек прочитал и честно сам написал. Тогда я, пожалуй, впервые честно прочитал произведение из программы, это было «Преступление и наказание», и написал о нем. Написал то, что я тогда мог о нем подумать. Наверное, тогда во мне и родилось что-то творческое.

– А какой эпизод в Вашей творческой жизни стал моментом, когда щелкнуло – я чего-то достиг, сумел, покорил?

Мне давали премию имени В. И. Стржельчика за роль Гаева в спектакле «Вишневый сад». Кирилл Юрьевич Лавров тогда уже умер, к сожалению, и кому вручать решали Алиса Фрейндлих, Олег Басилашвили и вдова самого Стржельчика. Когда они меня награждали, я думал, ведь я когда-то в своей Орше сидел и смотрел «Осенний марафон». Мог ли я подумать, что эти люди когда-нибудь меня оценят, что я буду стоять с ними вместе на сцене? Такие моменты надо замечать, а то мы ко всему привыкаем и тем самым обедняем свою жизнь. Это не должно стать сигналом, что нужно лечь и отдыхать, но думать о таких вещах, выделять их стоит.

В конце нашей беседы Игорь Черневич взглянул на светильник, висящий над нами, и напоследок рассказал вот такую историю:

Я смотрю на этот абажур, забавно. Длинная история. Мечты… Так часто жалеем себя, какие мы несчастные, не сбывается то, что хочется. На самом деле, мечты сбываются, просто мы этого не замечаем. Они забываются, появляются новые. Когда я учился в театральном институте, жил в общежитии на Моховой. Там есть садик «Россия», если идти в сторону улицы Пестеля, то следующий дом – я туда подходил и в эркере горел свет и был виден вот такой вот красный абажур. Мы учились с девяти утра до часа ночи, собачья жизнь была. Смотрел туда и думал: «Боже, никогда у меня не будет своей квартиры и такого абажура». И втайне от себя об этом мечтал. Годы спустя, когда я купил собственную квартиру, первым делом я узнал, где делают такие абажуры. Заказал на Римского-Корсакова красный абажур и повесил у себя на кухне. Потом появился свой дом, я перетащил его туда. Недавно сидел у себя на кухне под этим абажуром и вспоминал тот дом с эркером и свои мечты…

Елена Кавлак